«Путь к свободе — это путь ко Христу»

Николай Статеев вспоминает о своем участии в социал-христианской организации в советское время.

ВСХСОН… Эта странная аббревиатура вряд ли скажет хоть что-то большинству наших читателей. Ну, может, какой-нибудь Всесоюзный Советский хозяйственный… и т.д. Но, оказывается, звучит это совсем по-другому: Всероссийский социал-христианский союз освобождения народа. Не больше и не меньше! Так назвала себя крупнейшая в послесталинской России подпольная политическая социал-христианская организация, просуществовавшая несколько лет и объединявшая около семидесяти членов в разных регионах страны.

Много лет назад мне довелось встречаться с лидером и основателем ВСХСОНа — Игорем Вячеславовичем Огурцовым. Он отбыл свой двадцатилетний (!) срок фактически «от звонка до звонка». В 1996 году появилось в «Благовесте» большое интервью с ним под заголовком: «Бог создал нас свободными». И никак не думал я, что спустя время вновь эта необычная организация (в названии которой звучало по тем временам почти  немыслимое слово — «Христианская»!) еще раз напомнит о себе. Но, значит, было в той идее, в тех людях что-то такое, что не позволяет нам сегодня забыть ни этой аббревиатуры — ВСХСОН, ни тех идей, которые тогда объединили группу русских подпольщиков. 

Оказалось, один из «кандидатов в члены» ВСХСОН, Николай Васильевич Статеев, уже много лет живет в Самаре. И вот он, 74-летний,  недавно посетил нашу редакцию, чтобы рассказать о своем участии во ВСХСОНе…

— Николай Васильевич, почему вы так и остались тогда «кандидатом в члены»? — первым делом спрашиваю визитера. 

— Ну, я теперь на всю жизнь член ВСХСОНа, — отвечает он. — Эта организация сделала меня Христианином. Подвигла впервые прочесть Библию (я всегда говорю знакомым: один раз прочесть Книгу книг — слишком мало, надо ее читать всю жизнь). Мы все, бывшие всхсоновцы, до сих пор считаем себя членами нашей организации! А не вступил я во ВСХСОН по нескольким причинам. Первое — не любил я и не люблю все эти пароли, шифры. Так и говорил Ивойлову, приехавшему тогда в Томск меня принимать: «Давай уж будем общаться без паролей». А у них там была конспирация! Я уже тогда был механиком, с юности машины и технику любил. Так они мне и придумали специальный какой-то пароль со словом «автомобиль»… Я его и тогда не запомнил, а сейчас и подавно не вспомню уже. Ну и еще — кандидата переводили в члены только в том случае, если он давал специальную клятву и скреплял ее росписью чуть ли не кровью (кажется, именно кровью, но точно не знаю). И еще нужно было разучить и пропеть гимн ВСХСОНа. Вера в Бога для члена нашей организации была обязательна. По настоянию Михаила Садо (впоследствии преподавателя Санкт-Петербургской Православной Духовной Академии, он умер год назад) мусульман в организацию решили не принимать. Я крещен с детства. Но с таким вот «пунктом» был несогласен. Ведь если мусульманин разделяет наши ценности, нашу борьбу, почему надо его отталкивать? Но было решение — брать во ВСХСОН только Православных!

Этот снимок Игоря Огурцова сделан всего за несколько дней до его ареста в 1967 году…

Родители меня не воспитывали в вере. А крестили меня младенцем вот почему. Однажды — это было в Иваново — родители ушли в кино, а меня оставили спать на детской кроватке. Молодые были они, легкомысленные. Приходят, а меня на кроватке нет. Всполошились, весь дом на ноги подняли. Подумали, что меня украли. Даже в милицию сбегала мама, вся в слезах. А я просто упал за кровать и там тихонечко спал себе. Когда меня там наконец обнаружили, столько радости было у моих родителей! После этого случая мама твердо решила меня крестить. После такой «пропажи» и отец уже не был против. Но веру мне приходилось обретать самостоятельно (к сожалению, добавлю уже от себя, процесс этот у Николая Васильевича еще только идет, со многими его религиозными воззрениями нельзя согласиться — А.Ж.). 

К тому же на момент знакомства с членами ВСХСОНа я был уже далеко не юношей. Лет мне было около тридцати, был уже женат, растил ребенка. И вся эта игра в пароли, в шифры мне была не по душе. Но цели и ценности организации я разделял всецело. Тогда уже и сам я вокруг себя организовал людей, настроенных критически по отношению к коммунистической власти.

…И вот узнал я от Ивойлова о ВСХСОНе. Христианство, само это слово — «Христианская организация», очень меня манило, притягивало, — продолжает вспоминать Николай Статеев. —Но клятву давать… Нет, этого я не хотел. Ведь в Библии сказано, не клянись ни небом, ни землей. Но — «да будет слово ваше: да, да; нет, нет; а что сверх этого, то от лукавого» (Мф. 5, 37). Вдруг, думал я, Бог потребует от меня какого-то поступка, который несовместим с той клятвой, которую я произнесу. Ведь «должно повиноваться больше Богу, нежели человекам» (Деян. 5, 29) Так вот и остался я кандидатом.

На суд меня в Питер возили в качестве свидетеля. Спросили, что я думаю про обвиняемых, считаю ли их борцами с советской властью. Я ответил, что эти мужественные люди только указывали на недостатки властей. Но ведь, чтобы с недостатками бороться, эти недостатки как-то исправлять, должны быть и те, кто на них первым укажет… С той поры я много лет был под надзором «органов». Даже сажали меня несколько раз, правда, сроки давали мизерные. Но бывало и такое, что голодовку объявлял. На себе испытал, что такое насильственное кормление объявившего голодовку узника…

Спустя годы как-то стерлась эта ВСХСОНовская «иерархия» — и руководители тогдашние, и рядовые члены, и даже кандидаты в члены давно уже общаются на равных. За плечами ведь целая жизнь, и каждый прожил ее по-своему. Только Игорь Вячеславович Огурцов все еще не допускает по отношению к себе никакого «панибратства»от младших по «званию». Словно бы ВСХСОН еще действует! И не был разгромлен в 1967-м… «До сих пор на «вы» его величаю, — жалуется ветеран-подпольщик на своего бывшего шефа. — То и дело меня он одергивает, говорит: «Мы с тобой на брудершафт еще не пили…» Обидно! Но смиряюсь…»

Из Программы ВСХСОНа:

«Насаждение ложной религии является необходимым условием коммунистического господства. Однако ее нельзя привить, прежде чем будет искоренена национальная традиция — живая душа народа. Против традиции, против исторического религиозного сознания народа ведется ожесточенная борьба, которая представляет собой попытку психологического подавления нации. Вместо истинной религии внедряется идолопоклоннический культ деспота, культ «ленинского ЦК», культ партии. Фетишизируется политическая власть. В области духовного сознания народы насильственно отбрасываются к дохристианской эпохе. То же и в области права. Культурным наследием нации овладевают идеологические надзиратели, приспосабливают его в исковерканном виде для «коммунистического воспитания». Созданы все условия для массового социального гипноза…Все искреннее, самобытное, талантливое, благородное, что есть в народе, подавлено, вынуждено жить в глухом сопротивлении. Ни на один день не прекращает свою работу гигантская фабрика дезинформации фальшивой пропаганды, эрзац-культуры и фальсификации истории».

Об Огурцове говорит он почтительно, как о несомненном лидере организации, который способен был много полезного сделать для страны. Но также называет его и «генералом без погон», ведь нельзя же жить только прошлым, воспоминаниями. Надо передавать кому-то свой опыт — не опыт подпольщика, нет, в современных условиях этот опыт совершенно ни к чему, а опыт построения «социального христианства». Ведь главная идея организации: соединить политику, экономику и общественную жизнь с Христианством — ни на йоту не потеряла сегодня своей актуальности. Все экономические кризисы имеют не экономическую только, а нравственную и даже религиозную причину, считает Статеев. А чтобы создать здоровую экономику, нужно начинать с религиозного просвещения людей. И с каждым годом задача эта все требовательнее просится на повестку дня. Но до сих пор не нашлось других таких организованных сил в нашем обществе, которые бы взяли на вооружение идеи ВСХСОНа … Но рано или поздно такие люди найдутся. И тогда им очень пригодится опыт несостоявшегося «православного диктатора» Огурцова… Но что-то не слышно его голоса в сегодняшней жизни… По крайней мере, так считает Николай Васильевич Статеев.

Совсем другим был жизненный путь Леонида Ивановича Бородина. После «всхсоновского» срока он отбыл в советское время еще один срок по политической статье. Известный писатель, награжденный весьма престижной солженицынской премией, он много лет потом редактировал журнал «Москва» и только два года назад отошел от издательских дел. Бородин многое сделал для Православного просвещения. В «его» годы журнал «Москва» был, да и остается сегодня, по-настоящему Православным литературно-художественным изданием. Несколько лет назад, подписывая Статееву автограф на своей лауреатской книге, Бородин написал так: «Николаю Васильевичу в память о давних днях, о коих жалеть не приходится!»

Выходит, и он о прошлом лагерном своем не сожалеет…

Тесные дружеские отношения сложились у Статеева с Михаилом Юхановичем Садо. Много раз он бывал у своего соратника в Санкт-Петербургской Православной Духовной Академии. От него узнавал азы Православной веры. Не все воспринимал с легкостью, бывало, спорил, но внимательно слушал своего авторитетного товарища-академика.

Садо похоронили на кладбище Александро-Невской Лавры. Такой высокой чести надо еще удостоиться! А вот судимость с него так и не сняли. Умер он год назад отбывшим срок политзаключенным. Реабилитации не дождался.

Сын Михаила Садо, игумен Стефан, служит заведующим библиотекой в Православной Духовной Академии в Санкт-Петербурге.

Самые теплые отношения сложились у Николая Статеева с тем, кто и позвал его в организацию — создателем группы ВСХСОН в Томске Владимиром Федоровичем Ивойловым. Сейчас Ивойлов живет в Новокузнецке. И когда Статеев едет к себе на родину на Алтай, то обязательно заезжает в гости к своему старшему товарищу по «социал-христианской» организации. Им есть что вспомнить и что обсудить. В ближайших планах — добиться полной реабилитации всех получивших срок членов ВСХСОНа.  

Долго длилась наша беседа. Воспоминания уводят Николая Васильевича то на АвтоВАЗ, где он несколько лет работал механиком, то в Томск, где он начинал свою политическую борьбу, то в Иваново и на Алтай, где прошли его детство и юность. Но всегда возвращаются к одному и тому же. Идея ВСХСОНа не должна уйти вместе с ними! Ее обязательно должны подхватить новые, свежие силы. А идея эта одновременно и простая, и очень сложная. Любая идеология становится антигуманной, когда отрывается от Бога! Вот почему нужно всю нашу жизнь (без деления ее на политическую, экономическую и т.д.) соединить с верой.Только такое единство выведет страну из исторического тупика. Ради спасения нашей Родины жертвовали собой подпольщики-христиане из ВСХСОНа. И нужно, чтобы их жертвы были не напрасными.  

— Последние будут первыми, так в Евангелии написано, — перед расставанием говорит мне Статеев. —  Я одним из последних во ВСХСОНе был тогда, только лишь кандидатом. А вот стать первым пока вот не получается… Но, может, когда-нибудь еще стану.

Подготовил Антон Жоголев

«По белым кудрям дня…»

Отрывки из воспоминаний Владимира Ивойлова, 1998 г.

«Надо что-то делать!» В разговорах с Леонидом Ивановичем Бородиным еще в Норильске, в песнях и стихах, которые мы очень любили, возник смутный образ из Есенина: «Уйду по белым кудрям дня…»Это означало — уйти на страдания, добровольно уйти, ради убеждений и идеалов. В Питере, во времена вступления во ВСХСОН, этот речевой оборот укрепился. И если сейчас кто-то из нас говорит — «по белым кудрям» — то мы понимаем, о чем идет речь. 

Когда меня посадили, мама видела сон: на берегу большой реки она сама стоит и смотрит на солнце. Течение в реке сильное. Вдруг видит, что против течения плывет мальчишка: он 

Владимир Ивойлов.

шустро работает руками, но течение сильное, ему грозит опасность. Она закричала, забегала по берегу, когда в мальчишке с большим трудом узнала меня. Помощи никто не оказывал, и она бежала по берегу вдоль реки. Мальчишка плыл быстро, она не могла угнаться, и мальчишка скрылся за мостом. Она проснулась. Долго плакала и молилась: сын сидит за решеткой — каково матери. Но иначе нельзя: если бы мужик все время лежал на печи, то корабли бы за море не плавали.
«Надо что-то делать!» Это зазвучало более громко, когда я в 1961 году поступил в ЛГУ, а в 1963-м приехал в Питер Леонид Иванович. Стали опять думать вместе. Прочитав Программу ВСХСОН, я понял, что это — глубоко, что это — на всю жизнь.Для меня это не политическая организация, эксплуатирующая религиозные ценности, а внутренний синтез совести и идеалов, заставляющий проявиться в социальном действии. Организация предполагала наличие хотя бы зачаточной веры в Бога. Мне и нужно было от идеалов перейти к вере, чтобы освятить и осветить весь внутренний хаос моей души через Жертву Христа Спасителя в Его надмирной Невесте— Церкви Христовой. Прошло 33 года с 17 октября 1965 года, когда мы с Бородиным вступили в ВСХСОН, и за все эти годы я ни разу не пожалел, что вступил на этот путь, ибо это соответствует внутреннему строю моей души. Мой Ангел-Хранитель, оказывается, лучше меня знал, что мне нужно в этой жизни. Он очень мудро и бережно — через людей, обстоятельства, книги и прозрения — ведет меня именно по той дороге, ради которой я и пришел в этот мир.

Между вступлением в ВСХСОН и арестом было много событий, в том числе одно из самых важных в моей жизни: 6 декабря 1965 года я крестился во Владимирском соборе в Питере. Это — из сферы сокровенного.

С дипломом немного помог Леонид Иванович: по его совету я взял свой первоначальный текст диплома, который не проходил, и разбавил цитатами из «классиков». Диплом прошел на «ура», но оставил осадок, как и всякая «деза». Леонид Иванович был прав: не имело смысла раньше времени обнаруживать свою принципиальность в ситуации, когда по улицам за тобой ездят две черные «волги» и меняют агентов, фиксирующих каждый твой шаг…

Так. Теперь надо мягко, без судорог отступить и обыграть противника. Наружное наблюдение, которое я обнаружил за собой, расслабляться не позволяло. Не скрою, что я испугался очень сильно в этот период, тем более что руководители ВСХСОН не очень верили в нависшую для организации смертельную опасность, — но зато мне полностью верили Бородин и Конкин. Эта моральная поддержка тогда для меня значила очень много: груз чудовищной ответственности лег свинцовой тяжестью на мои плечи — из-за моей неосмотрительности могут погибнуть или пострадать много людей. Да, я испугался, но не запаниковал…

Пишут: «На следствии социал-христиане вели себя позорно». Да так ли? Разве хоть один человек был арестован по нашему делу, — помимо тех, кто были в списке, который захватило КГБ? Кто же пострадал? Свидетели. Но это как раз та ситуация, что чем больше свидетелей, тем лучше, ибо это свидетели того, что Россия еще жива и есть люди, которые добровольно пошли на смертельный риск ради России. Сравнение нас с революционерами для нас обидно, ибо мы не являемся, слава Богу, таковыми и хорошо, что мы на них не похожи. У революционеров есть пафос разрушения и ненависти, у нас не было ни того, ни другого — мы созидали независимую русскую силу на тот случай, если «революционеры» снова захотят пройтись по России террором.

А вот до христианских мучеников мы точно не дотягивали, — но этого и не было нужно, так как нас судили не за вероисповедные дела.

Русский человек — загадка! Да вот и татарин по фамилии Гуляев — то же самое: его посадили ко мне в камеру, и через три дня он мне сообщил, что он — наседка, то есть сидит по заданию КГБ, не проговорюсь ли я в чем. — «Я думал, что вы шпионы, а вы сидите за то, чтоб в России было лучше. Пусть я три года, хоть и несправедливые, но отсижу, а этим помогать не стану!»

Арест, конечно, это всегда как гром вроде бы среди ясного неба… 22 февраля 1967 года. Томск. Утро, 8 часов. Стук в дверь. — «Кто?» — «Откройте, из Комитета государственной безопасности!» Вскакиваю. Подбегаю к окну. В отдалении стоит джип, рядом прохаживается некто и смотрит на наши окна. У нас всего второй этаж. Может, уйти? А Лида? Она рядом, ничего понять не может. Иду открывать. С шумом вваливаются сразу четверо: «Оружие есть?» — «Какое оружие. Может, вы не туда?» — «Туда!»
Вот оно, к этому я должен был быть готов. Но почему так быстро: ведь мы же ничего не успели сделать. Ленинградский следователь, который приехал за мной в Томск и который меня не арестовал, потому что я не признавался и у меня ничего не нашли, на прощание мне сказал: «Я Вас уверяю, что Вас не минует». На мои «тонкие» намеки — как же себя вести, он, усмехнувшись, рассказал мне эпизод: «Вот мы однажды взяли в Луге поджигателя. Одно учреждение сгорело, затем другое, стали дежурить — поймали. Последним, кто что-либо от него слышал, был я. Он сказал: «Дайте закурить». После этого от него больше ничего никто не слышал». — «Ну и что?» — «Расстреляли, но никто до сих пор не знает даже его имени».

Моей жене Лиде этот ленинградский следователь (кажется, Большаков) сказал наедине: «Берите развод и выходите другой раз замуж, этот к вам вернется нескоро, его не минует тюрьма». Как свидетель я был вызван в Ленинград и на первом же допросе арестован, потому что дело набирало обороты. Я вот не совсем согласен с Б. А. Аверичкиным, что КГБ хотело раздуть дело. Нет, они были шокированы масштабом организации, хотели застраховаться, потому что оперативная группа майора Суменкова уже погорела на нашей организации. Собрали лучших следователей со всего Союза, а на меня бросили самого интеллектуального, хитрого и «продуктивного» следователя из Калинина — капитана Александровского. Он, оказывается, был еще и писатель, умен, настойчив, трудолюбив, раза два крепко меня подловил. Например: «А ведь Вы, Владимир Федорович, в Томске в квартире кое-что утаили от нас. А теперь мы все нашли, но это уже не имеет значения». Через несколько допросов: «Так вот, насчет того, что мы еще нашли у Вас в Томске. Что у Вас там было-то?» — «Ну, пустые анкеты в лампе…» Не выдержал Александровский, лицо выдало радость, а я поник, понял, что мазанул. Александровский тут же прерывает допрос, куда-то уходит; я понял, что ходил связываться с Томском, чтобы немедленно произвести второй обыск в моей квартире и крупным планом зафотографировать вскрытую ими настольную лампу…

Во время первых допросов, кроме чисто физической опасности (будут ли бить или вкалывать гексанал), я сильно боялся, что меня будут принуждать как-то отказаться от Бога, произнести что-то такое, о чем я потом буду жалеть, что мне закроет всякую перспективу: «бойтесь убивающих душу…» (Мф. 10, 28). Но следователь не трогал религию, сказав, что это дело личное. Патриотическое чувство они тоже старались не ранить, и тогда я успокоился, боль прошла. Я — среди жертв режима. Мало сделано, но это зависело не от меня. Да, противник был хитер и жесток, они старались даже подделываться под наши ценности, но стоило поверить — и тут же следовал удар: не забывайся! Самая лучшая позиция в этой ситуации была бы — позиция жгучей ненависти, но я в это время уже не мог носить в себе долго негатив, это меня как-то опустошало морально. Меня пусть ненавидят, но я как христианин должен молиться «за ненавидящих и обидящих мя». «Гнев во всякое время вреден, а особенно в деле правом» — пишет Н.В. Гоголь в «Выбранных местах из переписки с друзьями».Поэтому черпать энергию в ненависти я не мог, а христианской твердости — вообще отказаться от всяких показаний и призывать безбожников к покаянию, на это у меня тоже не хватало силы.

Несмотря на огромное психическое давление в течение 14-ти месяцев, только пять человек отступили до линии «раскаялся», другие одиннадцать человек только «признали себя виновными по статье 70» и один не признал себя виновным. Картина совсем даже не удручающая. Есть разговоры, что двое из «раскаявшихся» отступили еще дальше и перешли на сторону противника уже после тюрьмы (стукачество), но без Суда Чести однозначно утверждать этоневозможно. Даже если это так, то из 28-ми членов организации один оказался доносчиком и двое перешли в сексоты — чекистов поздравить не с чем! За такую работу я бы им премию не выдал. Да и суд над нами совсем не походил на процессы Бухарина и Рыкова. И это — после 14-ти месяцев титанической работы по разложению противника. В осадок выпали всего два стукача? Впрочем, и этопоследнее под большим сомнением.

Владимир Федорович Веретенов не признал себя виновным по статьям 70-й и 72-й. Он объяснял это тем, что ВСХСОН «ставил задачу по устранению коммунистов от власти; советская власть и коммунистический режим — разные понятия». Остальные 16 человек вынуждены были признать себя виновными в нарушении статьи 70-й. Была такая статья — теперь ее нет в УК. Нарушили мы ее тогда? — Нарушили! Как не признать? Все остальное нелогично.Отделить большевицкий режим от советской власти, которую этот большевизм полностью узурпировал, нам как-то не приходило в голову.

По делу ВСХСОН (Уголовное дело № 32 и Уголовное дело № 44) проходят 21 обвиняемый и 52 свидетеля, в том числе два доносчика, Петров и Гидони, не считая их — 50 свидетелей, всего — 73 человека.В Архиве штаба было 23 фамилии, арестован 21 человек. Ни один человек вне этого списка арестован не был. В организации числилось 28 человек, исключая Петрова — 27, то есть шесть человек прошли как свидетели в числе всех 50-ти свидетелей. Ануфриев Юрий Евдокимович и Статеев Николай Васильевич тоже прошли как свидетели. Но Ануфриев является полноправным штатным членом ВСХСОН, а Статеев — член этой организации в Томске, руководимой Ануфриевым до встречи с нами. Когда появились у нас в Томске бланки и анкеты (привез Бородин), мы с Владимиром Федоровичем Веретеновым сразу приняли Ануфриева в свои ряды: два человека имели право принимать третьего. Заполненную анкету и клятву-присягу я спрятал у себя дома в настольной лампе. Сотрудники КГБ около восьми часов шарили в моей10-метровой комнате, прощупывая каждый квадратный сантиметр, передвигали лампу с места на место, а заполненная клятва-присяга сохранилась! Уже поздно вечером, когда меня отпустили домой ночевать, я уничтожил анкету и клятву Ануфриева и предупредил его самого. Веретенов тоже не дрогнул на следствии. Ануфриев не был арестован, хотя КГБ очень этого хотело, особенно томское КГБ, — так как он уже создавал в Томском университете подпольную организацию и был исключен за это из университета. 

На суде, даже еще в конце следствия, во мне уже все бурлило и кипело, но я упрямо продолжал идти на поводу своего низшего эмпирического «я» и не снимал маскировку. На суде тянул какую-то тягомотину. Покойный Юрий Петрович Баранов (дай ему, Господи, Царство Небесное!) обернулся ко мне с передней скамейки и сказал: «Ну что ты перед ними распустил сопли!». Но сам Юра выступил тоже плохо. Леонид Иванович (Бородин) был подавлен. И Коносов и Иванов не тянули в лидеры. Малосрочники — Бузин, Миклашевич, Нагорный — старались не высовываться; ребята хорошие, честные, но на амбразуру никто не шел. Если бы я выступил резко с обвинениями в адрес режима, то суд был бы другой.
Что-то блокировало во мне внутреннюю энергию. Говорил же мне на последних допросах Александровский: «А ведь Вы можете выкинуть, Владимир Федорович, на суде что-нибудь неожиданное, побаиваюсь я за Вас». Ах, если бы процесс продолжился хотя бы дня на два! Мне все же удалось выкрикнуть свое: «Снисхождения не прошу!», но процесс был уже проигран, и я больше других в этом виноват. Адвокат Алтухов на следующий день мне сказал: «Ваши слова «снисхождения не прошу» прозвучали диссонансом и как… взрыв гранаты». А мы… Это ли не повод к покаянию, для перехода от энергии честолюбия к энергии веры? Простите меня, мои соратники, прости меня, РОССИЯ, прости меня грешного, ГОСПОДИ!

Итак, суд кончился: с апреля до июля сидим, ждем кассацию. Зачем я подал на кассацию — как-то противоречит: «снисхождения не прошу» и кассационная жалоба. Все просто: нет ли щелей в этой, теперь уже не совсем монолитной бюрократии? Щели не оказалось, а горечь осталась: зачем подавал? Но это по гордости, но и по вере: не надо было подавать — как будет Господу угодно. Отказаться от кассации — это гордость, но и по вере: бери свой крест и неси его смиренно, а Господь знает, что тебе лучше. А я в это время живу между честолюбием и верой, как на двух стульях и ни на одном не прочно: глушу гордость и не определился в вере. Отсюда все эти противоречия. Между стульев — всегда ошибка.

В это время мы сидим в одной камере с Иваном Васильевичем Овчинниковым. Я на всю жизнь благодарен этому человеку, так как он для меня многое открыл: я брал у него первые уроки французского языка и выучил наизусть некоторые псалмы; он рассказывал о жизни в лагерях и жизни в эмиграции, какими ценностями живет и движется настоящая, подлинная, страдающая Россия. Сопротивление большевизму никогда не прекращалось: атмосфера ГУЛАГа, национальные движения, Церковь — все это зоны русского Духа, русских душ и русских ценностей. А мы думали, что мы такие уж исключительные. Мы только прикоснулись к Борющейся России. Мы ничего не успели, и гордиться нам особенно нечем, но, может быть, страдания за наши идеалы нас очистят, и мы придем к еще более высоким ценностям — ценностям религиозным.

Что же нами движет? Откуда берется «стремящая сила»? Либо эго, либо вера. Эго — это страсти, и не всегда самые низкие, например: честолюбие, желание быть лучше других. Вера же неотделима от Любви и Надежды. Начал углубляться в себя и исследовать, что мной движет, что стоит сзади ума и командует им. Открытия были потрясающими. Эго не только командует, но еще и перекрывает все каналы богообщения. Эгоизм и честолюбие, как сорняки, покрыли все поле моей души.
Энергетика честолюбия очень мощная, но только в начале жизни. Честолюбец приобретает мир, но душе своей вредит, ибо каналы к Богу перекрыты. Хорошо, если удар судьбы, вернее, любящая рука Бога, отрезвляет честолюбца. Я сам в Омске в 1980 году умирал от угриц, т.е. гельминтов (паразитов), которые изъели всю печень, и начал уже в полубреду письменно прощаться с родными и близкими. Приёмник, стоявший на табуретке посреди комнаты, начал вещать: «Говорит Ватикан. Лаудетур Иезус Кристус» — знакомый голос… Да это же Женя! Евгений Александрович Вагин! (Е. А. Вагин — один из членов ВСХСОН, впоследствии работал на Радио Ватикана — ред.). Вот она точка — момент истины! И откуда-то из глубины моего духа, как бы второе «я»: «Подожди, успокойся, еще рано умирать, еще не весь путь пройден». Бешеный ритм сердца стал утихать, сознание стало просветляться. Стало легче, стал поправляться еще до того, как вывели угриц.

Стал чаще бывать в храме, углублялся в Евангелие, аккордеон и пробежки по утрам — пошла как бы другая энергетика, более чистая и более духовная. Были срывы и падения (алкоголь, скандалы, депрессия, осуждение других), но все это как бы на другом уровне. После очередного срыва шла компенсаторная работа — усиленное покаяние и ужесточение молитвенного Правила. А когда пошли благодатные наития, то Путь определился четко — только Путь Веры. Путь честолюбия — путь тупиковый, оченьжаль тех, кто продолжает им идти, даже когда уже направляющий удар судьбы был сделан, человек не понял, что это было предупреждение, и ничего в себе не изменил в сторону Бога.

Михаил Сергеевич Капранов — один из тех, кто «понял». Когда он освободился из лагеря, то через некоторое время написал мне в Новокузнецк паническое письмо о своих жутких сердечных болях, письмо, полное пессимизма и отчаяния. Что я мог сделать: стал поминать его имя на утренних и вечерних молитвах, но моя молитва была тогда очень слабая, а самя был еще честолюбец. Года через полтора узнаю из его письма, что он недалеко, в Томске, и уже священствует; здоровье нормальное, приглашает в гости. Мы с Леной поехали венчаться к отцу Михаилу. Радость встречи была неописуемой, а мы с Леной вышли из блудного сожительства и стали мужем и женой. Привожу это как пример того, что перст судьбы указал направление и человек все понял правильно.

Свобода человека — внутри человека.«Не ищи в селе, а ищи в себе», — говорит чрезвычайно мудрая русская пословица. Путь к Свободе — это путь ко Христу, это путь к Отцу принятием подвига Христа через покаяние. Без покаяния, без очищения двинуться вперед совершенно невозможно. Зло повредило человеческие души, образ человека замутнен. Но когда покаяние полное и серьезное, то в душу может брызнуть свет Царствия Божьего и уже здесь, а не где-то там, в загробном мире.
Из-под бетона, в который закатали Православную Русь, стали пробиваться слабые зеленые побеги будущих могучих деревьев, и не по одному, а сразу маленькой рощицей. Это напугало бетонщиков и возродило надежду у многих…